Выставка «Архив Петра Павленского: из выставки „Art Riot: Post - Soviet Actionism“, Saatchi Gallery, London»

Мы живем в жестокие времена. Петр Павленский цитирует Владимира Ленина о Государстве как о «специальном аппарате для систематического применения насилия и подчинения людей насилию». В отличие от предыдущих акционистов новой России, таких как Олег Кулик, Павленский озабочен не отношениями между Востоком и Западом или стереотипами о новом постсоветском существе как о «диком». Он обращается к более длительным временным рамкам и рассматривает общую историю искусства через протест, например таких деятелей, как танцор Нижинский или поэт Маяковский, а также действия Ван Гога и происшествия двадцатого века.

Его политические действия, «Шов», «Туша», «Фиксация», «Свобода», «Сегрегация», «Угроза», происходили в Москве и Санкт-Петербурге, но были замечены глобальной аудиторией. Его безучастное лицо, сжатые губы, ставят его молчаливый голос в диалог с его образом, ища пределы индивидуального протеста. Задача протеста художника состоит в том, чтобы патриархат возмутился его обнаженным телом и его анархо-феминистским образом жизни, хотя сам Павленский являет собой почти святую мужественность. Павленский концептуальный художник. Его политическая работа предлагает резкую критику так называемого «тотального просвещения» московского концептуализма, художники которого пародировали абсурдный застой брежневских лет. Более того, Павленский обращает вспять так называемую «эстетику управления» западного концептуального искусства и самоуверенную институциональную критику. В своих последних работах государство само становится художником, создавая документацию, выбирая и обрезая фотографии или редактируя видео, относящиеся к его собственным судебным процессам. «Уличающие доказательства» отбрасываются назад в своих истоках: государство обвиняется, становится жалким, становится преступником. Павленский использует замещение, чтобы произвести диалектически обратные истины.

Все действия Павленского на самом деле являются притчами - сегодня, однако, они должны действовать как притчи в имидж-экономике социальных сетей. В случае каждого действия, «Шов», «Туша», «Фиксация», «Свобода», «Сегрегация», «Угроза», повествовательная форма может быть сведена к иконическому образу: в «Шове» - похожее на Христа лицо с зашитыми губами; в «Теше» обнаженное тело, запертое в рулоне колючей проволоки; в акции «Фиксация» - обезоруживающая нагота на Красной Площади в Москве, с приколоченной мошонкой к земле, часто запикселиваемая на фотографиях в прессе; в «Свободе» - горящие баррикады искусственного Майдана; в «Отделение» - обнаженное тело, высоко стоящее на стене, огромный нож, прислоненный к уху; в «Угрозе» - поджог входа в здание ФСБ на Лубянке. В каждом случае конкретная часть тела находится в фокусе: в «Шве» рот; в «Туше» - торс; в «Фиксации» - гендер; в «Свободе» - кулак; «Отделении» - ухо. Вместе эти части составляют «все тело»; художник боролся с телом политики. А в «Угрозе» - горящей границе между двумя мирами - гражданским и спецслужб, полицейским.

Здесь каждая часть тела имеет свой аллегорический смысл. «Шов» означает рот - свобода слова и его ограничение; «Туша» как туловище - свобода действий ограничена; «Фиксация» есть гендер - калечащие операции на половых органах как высший политический протест; «Свобода» как кулак - групповое восстание как потенциальное освобождение; «Отделение» как ухо - безумие Ван Гога, человек доведенный до самоубийства обществом; «Угроза», весь человек - индивидуальная свобода против государственного контроля или разрушения.

Сара Вилсон